Восьмистишия

Милостивый государь,
произведения ныне представленные чуткому слуху вашему написаны покорным слугой вашим в часы меланхолические, в кои погружен я был в раздумия над словесностью русской, а главное и первопричинно – раздумия об обновлении стиха российского новыми средствами выразительности выраженного. Задумался я скудным умом своим, чтоб такого нового мог я скудным умом своим в стихосложение русское привнести. Вспомнил я тогда молочный комбинат в городе родном своем, в котором молоко добротное разливалось из коров мясистых, глазастых, да вспомнил я и задания на уроке географии нестором нашим заданное. Требовалось нам, неразумным, стихи написать о богатствах края родного, и товарищ мой по школьной скамье сочинил стихотворение про молочный комбинат, над которым, помнится мне, похохмили мы знатно. Тепере же, воспоминая вирши те школяра неразумного, нахожу я в них поэзию искреннюю и первозданную, не замутненную наукой, что часом во вред идет лирнику всякому. Образом таким и восстановлено по памяти стихотворение товарища моего, написанное в нежных годах и отмеченное похвалою наставника, но дабы не сочли это воровством мысли глубокой, добавил я туда и сатиры на нравы и обычая современные, достойные осмеяния, а именно сатира та на чиновничий аппарат, столь портящий жизнь жителям простым нашей достославной родины великой и могучей, всякому неприятелю отпор давшей. Второе стихотворение из письма данного моего неумелого представляет собой тоже некую сатиру, но более мягко прописанную. Вдохновлена она многочисленными рекламными плакатами, образ нашей столицы портящих, написанных рифмачами неразумными и призывающих сбережения свои вкладывать во храмины. Да не подумал бы милостивый государь мой, что не нравятся мне храмины новые восьмиэтажные, не нравится мне, презренному рабу вашему, что люди в житье благоустроенном и упорядоченном забывают о вещах сугубо эмпирейных, как то: чувства, отношения к человеку ближнему и прочему сопуствующему. Впрочем, прочитать второе стихотворение можно и как оду новым домам, в столице нашей белокаменной отстроенным, и сатиры никакой не видеть, что тако же будет вельми справедливо. Третье же стихотворение отображает иной мой новый подход к стихотворному составлению, обозванный мною, смердящим псом неразумия, «эффектом обманутого ожидания». Сотворено то творение по подобию загадки, но то не загадка, а начинается оно будто бы сетование на горькую судьбину погорельцев, калек и прочих людей, достойных глубочайшего сожаления и воспомоществования, но заканчивается оно, как кажется мне, весьма неожиданно, впрочем, вы сами богоугодным умом своим все уразумеете. Четвертое же, и заключительное, стихотворение, вдохновлено известным лирником нашим, Александром Введенским, а именно – размышлением о строках его, вам прекрасно известным. По строению своему оно тоже должно вызывать движенья души неожиданные. Говорится в нем об искусстве произведении столь умелом, что не отличишь от действительности очам преподносимым. Напоминает четвертое мое стихотворение бормотанье некое, с самим собой разговор, что лирике нынешней не свойственно – известно ведь вам, что рифмоплеты, лириками себя называющие, обращаются в виршах своих мерзопакостных не к себе, а к читателю неразумному, но обманывают его ловко, говоря, будто это я все к себе написал и для себя, а на деле же лишь потакают низменным вкусам нынешней публики, да и говорит та «вот, мол, как написал знатно, все про себя», а не про себя он написал, все про никого он написал, а людям-то нравится. Ну да ушел я, государь, в эмпиреи далекие. Избранно мною восьмистишное стихосложение, поскольку число восемь выражает архитипически в умах наших бесконечность, рифмованы стихи по форме: аа – бввб – гг. стихов должно было быть двенадцать, да не хватило мне разуму двенадцать написать, вот и шлю вам четыре. Призваны стихи, как и все мои предыдущие творения, столь милостиво вами восхвалимые, передать деймос онтос, ужас бытия, коли по-нашински говорить. Тепере же умолкаю и доставляю вам право судить об успехе моих начинаний. Жду вашего ответа, да хранит вас Господь,
преданный слуга ваш,
Эдуард Лукоянов, разночинец.
Post scriptum. Забыл совсем сказать вам, ум жалкий заняв тем, как составить бы слова во предложения так, чтобы чуткого глаза вашего не покоробить. Собирался написать я еще пятое стихотворение, там должно было быть написано про то, что славный лирник наш Гаврила Романович Державин жидов не любил, евреев и всякую прочую юду то бишь. Но не посудите превратно, стихотворение то не антисемитское было вовсе. Я про то хотел сказать, что злоупотребляют нынешние одописцы словами иудейскими, смысл стиха замутняющими и что не делал так Державин. А то, что любил Державин евреев али нет, мне нужно было для образности пущей, но не стал я этого писать, ибо не знаю я, да и почем мне знать, как к жидам Державин мысль направлял. Да так ли это важно?
Э. Л.

1
Всему миру рад
Наш молочный комбинат,
Молоко по трубам льем.
Выйдешь летом на лужок,
Съешь твороженный сырок,
Хорошо живем!
Дело наше идет на лад,
Работает структурный аппарат.

2
Живем в микрорайоне новоотстроенном,
Живется нам привольно и по-новому.
Хочешь с детьми погулять – вот тебе парк,
Хочешь уток кормить – вот тебе пруд.
Магазины рядом, рядом суд
Для разбирательства всяческих драк.
(Только в зале заседаний очень просторно –
Никто не дерется в микрорайоне новоотстроенном).

3
В нашем доме случился пожар,
Его устроил не бандит,
А Иван Иваныч Кактотам
Он безногий инвалид,
Боками мятыми кипит,
На радость нам.
Догадался мал и стар:
Он, конечно, самовар!

4
Ангел чистый, как металл,
Со мною рядом пролетал.
Я его увидел оком:
Над миром гор, над миром ям
Он летал красив и прям
В своем рождении высоком.
Хотя, быть может, не летал –
Его материалом был металл.

Писано ноября месяца числа девятого, в день рождения Велимира Хлебникова

Ярослав Кубин

Творчество поэта Ярослава Кубина уникально своей однонаправленностью в противовес энтропии русского постконцептуализма. Все известные мне стихи Кубина вдохновлены одним-единственным культурным феноменом - компьютерными играми. У истинного художника предмет вдохновения всегда маргинален. Для Бодлера это были обитатели богемы и нищие бродяги, Вийона и Жене вдохновляла преступность, целый ряд великих художников искал ключ к миропониманию в эклектичных мистических практиках. Отдельные тексты Пушкина носят печать усиленной работы с историческими архивами, что ни в коей мере не являлось обыденным явлением для романтизма и раннего реализма - историчность творила вместе с Пушкиным. Маргинальный вдохновитель Кубина, как уже было сказано, - компьютерные игры, а если быть точнее - поэтический эффект следующего переживания: фигуры несуществующих существ (тавтологичный оксюморон, употребленный Кубиным в его эссе «Восьмибытность») целиком и полностью подчинены движению некого вершителя судеб, творца, но творящего целиком и полностью ради собственного развлечения. Образ геймера оброс рядом культурных штампов: это человек, замкнутый на том, что в реальности не существует, отдающий этому Nichtsein все время своего существования. Для Кубина геймер - это ироничная и в то же время страшная метафора Бога-творца. Кубин использует весь органон художника-концептуалиста.
Во-первых, это, разумеется, концепт играющего демиурга, но в травестийном его исполнении, которому Кубин следует от текста к тексту.
Во-вторых, ироничная стилизация, не выдающая себя напрямую:

Цветы усталые вдыхали / Абсолютный ветер. / Успокоилась дорога, / Научилась терпенью. / Остановились помолчать арлекины-дети. / Превращенье дождя в великана. / Засыпает под навесом звездного аркана / Полководец / Невидимых лестниц. (Из стихотворения «Кулаки Дюка Нюкема»)

В-третьих, - формально - создание стирающих семантику каталогов:

Orin убил Xavier, / Watt убил Oscar, / Watt убил Neil, / Matt убил Quentin, / Matt убил Yahn, /
и т. д.

Данный фрагмент взят из первой части довольно объемистого каталога «Паралипоменон», заканчивающегося ироничной фразой «Counter-terrorists win» и семантическое нивелирование здесь направлено сразу на два вектора: рождение (ветхозаветная книга Паралипоменон) и смерть - смерть, которая уже не имеет значения, важен результат - победа условного добра в компьютерной игре.
В-четвертых, саркастический парафразис классических произведений:

тепловые светофоры твои чужой / инфракрасные светофоры твои хищник («Чужой против Хищника»)

В целом же, поэтика Ярослава Кубина намного сложней, многоярусней, чем кажется на первый взгляд. Если искать какие-то культурные параллели поэзии Кубина с предшествующим литературным опытом, то помимо концептуализма можно увидеть связь с метареализмом, но опять же в игровом ироничном плане:

Восьмибитные да вырастут сады
в гортани трубки лучевой,
где ионизированные льды
глазницу тянут за собой,
где мастер акустических затей
воркует восьмибитный соловей.

(«На запуск китайского клона Dendy, подключенного к телевизору «Темп»)

В последнем стихотворении помимо индустриализированного поэтического языка в духе Еременко можно разглядеть и некие интонационные параллели с эгофутуризмом, с его «чудовищными неологизмами», но «гибкой мускулатурой кузнечика». Впрочем, связь с метареализмом в данном стихотворении - результат лишь моего читательского опыта, сам же Кубин обратился к метаметафористам напрямую лишь однажды - в саркастическом каталоге «Компьютер ненависти».
Вообще, довольно сложно определить, где Кубин искренен, а где использует маску. В одном из красивейших его стихотворении «Супербратья Марио» грань между хрупким инфантилизмом и карнавальным его переосмыслением стирается, образуя общее поле, где печальному, ностальгичному и ироничному, шутовскому находится равное место, выраженное в одних и тех же словах:

Возьми меня за руку,
Мы будем большими, мы будем маленькими.
Мы будем большими -

таков рефрен, которым, с незначительными изменениями, начинается каждая строфа стихотворения. Каждый, кто когда-либо играл в «Super Mario broth», способен понять двойственность - печаль, изнанка которой - травести печали, осмеяние самого факта грусти и элегичности настроения автора, и это осмеяние - подтверждение глуби поэтической печали и невозможности обойти ее.
Помимо лирики важное место в творчестве Ярослава Кубина занимают «драматические» произведения, написанные в традициях античной драмы. Особого внимания заслуживает его трагедия «Гробовщик». Это, пожалуй, единственный известный мне случай, в котором Кубин отходит немного в сторону от тематики виртуального пространства, обращаясь к иному культурному пласту, но не менее виртуальному при всей своей материальности. Этот пласт - реслинг, бои без правил.
Сюжет трагедии следующий: в неком царстве живет царь по прозвищу Гробовщик. В прологе пифия в виде конферансье и хор, стоящий на ринге, сообщают нам предысторию. У Гробовщика был брат-близнец, которого он убил в тринадцатилетнем возрасте. Родителям молодой царевич сказал, что его брат играл в саду с лопатой и случайно закопался. Заняв престол после смерти отца, Гробовщик, прозванный так в народе (настоящее имя царя, как и место действия, на протяжении трагедии не сообщается), Гробовщик отправляется к Оракулу, который предвещает ему «смерть от собственных рук», ибо на нем лежит родовое проклятье за братоубийство. Далее пифия вещает о развивающемся безумии царя - у Гробовщика навязчивый страх случайного самоубийства, он не терпит вида веревок, острых предметов и т. д. На этом пролог заканчивается, и мы видим Гробовщика, двух его советников, Голдберга и Стинга, а так же шута по имени Клоун Доинк.
Первая фраза основного действия принадлежит именно шуту:

Д о и н к

(Медленно и печально)
Мне дети страшные ямбы поют.
(Навсегда умолкает)

Это единственная фраза, произнесенная за все действие трагедии шутом, персонажем, традиционно наделенным исключительным правом «Царям с улыбкой правду говорить». Первая смерть трагедии - смерть слова, гибель истины.
После этой фразы приходит посол от антагониста Гробовщика - императора Йокодзуны. Голдберг и Стинг удаляются с ринга, и мы слышим, как посол сообщает Гробовщику о том, что его лучшие друзья готовят против него заговор.
Следующая сцена - в тумане сидит Гробовщик и чистит надгробие. Входит Голдберг. Гробовщик начинает выпытывать у своего советника предал ли он своего царя. Голдберг, видя состояние властелина, говорит, что Гробовщик не в себе и верит своим врагам, пытающимся устроить раскол в его государстве. В порыве ярости Гробовщик разбивает Голдбергу голову надгробием и сквозь туман на камне проявляется имя Голдберга, слово рожденное в момент смерти.
В этой сцене Кубин сознательно нарушает каноны античного театра – ему необходимо, чтобы слово «Голдберг» было увидено: Кубин в очередной раз саркастически травестирует, теперь уже теорию нарратива Дерриды. В противоположность тезису «все в мире текст» Кубин устами своего героя говорит:

Г р о б о в щ и к

«Мир есть слово» мудрец допотопный гласил,
Я же слово в смерти знак возвел. Пустой ли?
О да! Пустой, как эта голова, как тщеславный омикрон.

Стинг, узнав о помешательстве своего господина, бежит из столицы, но вскоре возвращается, переодетый нищим безумцем.
От хора Стинг узнает, что войска Йокодзуны уже на подходе, а Гробовщик страдает видениями - его преследует тень убитого брата. Вдруг свет гаснет, зажигаются прожектора, и пифия-конферансье возглашает о начале битвы Гробовщика против Гробовщика, т. е. против тени его брата-близнеца. От хора мы узнаем о ходе боя: тень брата побеждает Гробовщика, и Стинг, сорвав с себя нищенское облачение, под которым оказывается боевое трико, устремляется на ринг, который по канонам антично драмы не виден зрителю. Хор доносит весть: Гробовщик после победы словно очнулся ото сна, он понял, что сотворил, из-за него погибли лучшие его друзья, и враг вот-вот ворвется в столицу. В порыве отчаяния Гробовщик вбивает себе дюбель в лоб.
Пролог потрясает своей красотой: хор, распевая печальную песню, медленно уносит гроб. Заканчивается трагедия словами хора:

Умер Гробовщик, и смерти больше нет.

Более подробное исследование Кубина требует большего материала. К сожалению, произведения его еще не были официально изданы, а распространяются самиздатовским способом: на дискетах, каждую из которых Кубин в традиции Уильяма Блейка оформляет собственноручно. Впрочем, данное эссе и не претендовало на подробный анализ, целью его было сообщить о замечательном молодом авторе, бросившем вызов не только литературным традициям, но и современности.
Творческий путь Кубина - путь одиночества, путь человека, видящего в правом углу экрана надпись: «2 Player Press start».

Эдуард Лукоянов, разночинец.